Реклама в Интернете
Альманах Курносая
"Я к Курносой красотке не слишком спешил"
Жорж Брассанс

   ПУБЛИЦИСТИКА, ПРОЗА, ПОЭЗИЯ.

Выпуск #46

ПАМЯТИ ТАНАТАЛОГА АНДРЕЯ ДЕМИЧЕВА

Vika рассказывала о нас в одной и той же радиопередаче, как про владельцев самых заметных персональных сайтов о смерти. Сначала - про Андрея Демичева, потом - про меня...

Между прочим, раньше я иногда задумывался, вот когда меня не станет, чем-нибудь изменится восприятие сайта, на котором мы сейчас находимся? Вряд ли. Просто как в известной шутке про могильный камень хакера "Connect 1961 - No Carrier 20...".

Сайт Демичева стал мертвым, раньше чем мой. Его автор умер на 43 году жизни несколько недель назад - 24 октября 2000 года. И что-нибудь изменилось? Ничуть. Но если раньше в нашем альманахе лишь кратко рассказывалось об этом ресурсе, то теперь настало время приступить к перепечаткам (я думаю легко догадаться почему).

Сам Демичев печатался на бумаге целыми книгами. Но в этом выпуске приводятся его работы, уже публиковавшиеся в сети. Он был известным ученым, основателем серии "Фигуры Танатоса", организатором международных конференций. Как говорят, ценил слово, философию и жизнь. О смерти говорил не без таланта.

АВТОЭПИТАФИЯ


Андрей Витальевич Демичев

08.11.1957 - 24.10.2000

ЗАНИМАЛСЯ СМЕРТЬЮ
ИГРАЛ С НЕЙ
НО ВСЕ РАВНО УМЕР ПОКА

ДИСКУРСЫ СМЕРТИ


Андрей Демичев

Осознание собственной смертности - индикатор человеческой аутентичности. Осмысление и переживание события смерти, "вживление" и обустройство его в культуре сопутствует человеческой жизни, делая ее именно человеческой. Неотвратимость смерти - самое достоверное, самое надежное, но и самое тайное из знаний, отливающееся в формах-версиях "вечной темы" философии, искусства, религии. Однако "вечная тема" не дает вечных рецепций своего понимания, рефлексивного структурирования. Так, если на протяжении долгих столетий смерть осмысливалась в сознании и культуре как "другая жизнь", то, начиная с Нового времени, проблема личного бессмертия или перспектива утраты личностной идентичности встала перед ужаснувшимся человеком в своем полном объеме и угнетающем весе. Размышлениям о смерти, как правило, стал сопутствовать не очищающий катарсис трагического переживания, а страх и трепет, подавляющий волю. Тема смерти выпала из структуры ориентационных регулятивов жизненных стратегий. Более того, познавательная фиксация внимания на мрачной теме стала идентифицироваться с признаками девиантной маргинальности и даже социальной психопатологии.

"Страх смерти" оказался запертым в подсознании общества, подсознании культуры, подсознании индивида. В этих неосвещенных тупиках нашего неотрефлексированного "Я" он неустанно производит свою разрушительную работу. Погружая общество в пучину стресса, культуру в декаданс, давая человеку возможность лишь сублимировать невротические позывы, но не наслаждаться жизнью.

Сегодня каждый ищет собственные варианты "спасения", ментального "оформления", упреждения или, по-прежнему, вытеснения смерти, суггестируя себя мнениями, которые вынужден принимать исходя из "авторитетности" источника. Еще не так давно проблема смерти была "немыслима" или, по крайней мере, "неудобообсуждаема" в "приличном обществе"; она эпатировала, вызывала чувство дискомфорта или даже негодования.

Немыслимая тема, между тем, интенсивно задействована в структуре социально-политических детерминаций, хотя в разных социальных картографиях по-разному. В условиях длительной доминации на нашей территории сверхоптимистической коммунистической идеологии событие смерти вытеснялось, блокировалось, тема смерти была под негласным запретом. "Праздники смерти" разворачивались лишь с уходом Вождей, когда погребальные "торжества" получали мифологическое звучание, когда Власть демонстрировала свою "распорядительность" по отношению к пространствам жизни и смерти, когда она обыгрывала, представляла смерть Вождя как переход в бессмертие. Иначе говоря, единственное, что угрожает власти превышающей ее полномочия силой, - смерть, стремились либо замолчать, либо предъявить от имени жизни. Правовое оспаривание современной (ХХ века) властью пространства смерти, впрочем, имеет гораздо более универсальный характер, не замыкаясь в уникально-национальных границах или политически схожих режимах. Согласно известному авторитету в области политической генеалогии Мишелю Фуко, - "Усердие, с которым стараются замолчать смерть, связано не столько с той неизвестной раннее тревогой, которая якобы делает ее невыносимой для наших обществ, сколько с тем фактом, что процедуры власти неизменно от нее отворачиваются. Будучи переходом из одного мира в другой, смерть была сменой владычества земного на другое, несопоставимо более могущественное; пышное зрелище, которым ее обставляли, было из разряда политической церемонии. Именно на жизнь и по всему ее ходу власть устанавливает теперь свои капканы; смерть же теперь - ее предел, то, что от нее ускользает; смерть становится самой потаенной точкой существования, самой "частной" точкой". Фактически смерть в условиях тотальных притязаний власти, возможно, остается последним надежным прибежищем/укрытием частной суверенности.

Сегодня, можно сказать, уже сформировалось относительно толерантное отношение к философской и культурологической тематизации проблем смерти, умирания, самоубийства, эвтаназии и прочее. Тема смерти в самых разнообразных модуляциях стала предметом академических занятий, научно-теоретических и научно-практических конференций, семинаров, философских, литературных, художественных акций, научных и ненаучных изданий. Подобно интересу к сфере половых отношений пришел интерес и к проблеме смерти, особенно в части посмертных прогнозов, иммортологических ожиданий. "Табу, - пишет американский исследователь Д. Голдберг, - были сняты не только для ученых и поэтов, но также и для каждого рядового индивида, который вдруг почувствовал, что он имеет право требовать, добиваться и лучшего секса, и лучшего умирания". Любопытен, кстати, факт объединяемости, связываемости в современной культуре проблем секса и смерти, что быстро стало достоянием потока кинопродукции, популярной литературы и mass media. Определенная популярность и даже неестественно болезненный ажиотаж вокруг этих проблем уже становятся заметным препятствием серьезным танатологическим исследованиям, обвиняемым, в том числе и в конъюнктурной ориентированности. Вместе с тем, следует зафиксировать и то, что в академических кругах эта первая и естественная стадия ажитации, эта "танатологическая околдованность дней" (А.Грякалов) подходит, на мой взгляд, к концу. По крайней мере, чувствуется потребность подвести черту под этим этапом недифференцированной всеядности в обращении к теме смерти, когда казалось, что вездесущность смерти, ее символов, знаков, следов открывает необъятность возможностей работы с ними, когда казалось, что уже простое собирательство ее атрибуций откроет новые перспективы ее понимания. Отражением этого исследовательского периода в отечественной литературе, на мой взгляд, стали такие издания как: Лаврин А. Хроники Харона. Энциклопедия смерти. М., 1993; Рязанцев С.В. Танатология - наука о смерти. СПб., 1995, а также, отчасти, четыре выпуска философского альманаха "Фигуры Танатоса" (СПб., 1991, 1992, 1993 и 1995 гг.) Однако собирательно-энциклопедическая стратегия, необходимая, видимо, в определенной дозировке, в итоге ведет к рассеиванию признаков и характеристик функционирования смерти в ее предметной разнородности и тем самым к отсрочке серьезного анализа проблемы.

Так возникает необходимость сужения исследовательского горизонта, например, до его философски-культурологических очертаний с целью удержания событий смерти и умирания в их относительной качественной определенности, иначе говоря, возникает потребность в длинном разговоре в более или менее едином дисциплинарно-языковом пространстве. Собственно, эта ситуация показательна для современной танатологии в целом, развивающейся преимущественно в регистре междисциплинарно-прикладных исследований.

Существуют и другие особенности исследовательской ситуации. Как показывает ряд текстов (А.Голов, К.Г.Исупов, Л.Седов), тема смерти в русской ментальности имеет ряд специфических особенностей, которые свидетельствуют о не совсем "нормальном" отношении к ней, выражающемся в чрезмерной болезненности или дорефлексивной отстраненности. "Оживление" России, обустройство ее в цивилизованном мире западноевропейского образца предполагает осуществление определенных изменений сознания, в том числе сознания смерти. Необходимо обретение культуры смерти, умирания, переживания тяжелой утраты, выработки отношения к этим событиям как естественным, а, кроме того, обладающим специфической человеческой значимостью.


Имеется и еще одна сложность, связанная с общекультурной ситуацией конца ХХ века. Наряду с классическими исследованиями темы смерти, принадлежащими истории философской мысли (Платон, Августин, Кьеркегор, Шопенгауэр, Ницше, Шпенглер, Фрейд, Хайдеггер, Федоров, Шперк, Булгаков, Карсавин и др.), высокий статус приобретают современные поиски, в которых историческая проблематика смерти, Апокалипсиса, конца истории и культуры анализируются в контексте современной социокультурной ситуации. Именно к такого рода трудам относятся работы зарубежных теоретиков: Ф.Арьеса, Ж.Батая, В.Беньямина, М.Бланшо, Ж.Бодрийяра, М.Вовелля, Г.Горьера, Б.Гройса, Ж.Делеза, Ж.Деррида, И.Калчева, Р.Кастенбаума, А.Лингиса, Ж. Лиотара, Л.Томаса, М.Фуко и др.; отечественных философов и культурологов: А.Грякалова, А.Гуревича, П.Гуревича, В.Мазина, М.Мамардашвили, Б.Маркова, В.Подорога, В.Рабиновича, В.Савчука, А.Секацкого, Н.Трубникова, Г.Тульчинского, И.Фролова, М.Ямпольского и др. Происходит закономерный процесс "вписывания" идеи смерти в текст современной культуры, переживания ее в качестве индикатора "слома письма", кризиса авторствования в европейской цивилизации на рубеже ХХ и ХХI веков. Смерть предстает как символический код культуры, требующий каждый раз своей расшифровки и интерпретации. Культура постмодерна с ее ироническим и чуть нарочитым отношением к классическим философским проблемам (среди которых находится и сама по себе проблема смерти) усугубляет и "тонирует" подобную постановку вопроса. Усталость и укоризна, непритязательная и симуляционная критичность, исходящая от постмодернистских установок, дают избыточную возможность еще раз, подчас в гротесковых формах, пережить паузу культуры, возродить "гоголевское письмо" (В. Подорога) и удивиться его живучести. Происходит не просто "слом письма", выражением которого становится жгучий интерес к проблеме телесности (в ущерб классическому "cogito") и смерти (в противовес "традиционной" идее витальности), но и смена этических установок, снижение морального пафоса. Постмодернистские стратегии своеобразным образом тематизируют смерть в качестве универсального инструментария умерщвления больших идей, высоких смыслов, длинных идеологий.

Таким образом, тема смерти предстает сегодня многогранной призмой или (используя, возможно, более уместный и красивый в данном случае, образ геометрического многогранника) пирамидой, отражающей непростую культурфилософскую ситуацию времени и провоцирующей в связи с этим серьезное и многослойное культурологическое и философское осмысление своего содержания, своей краеугольной фундаментальности. Проблема смерти, начиненная известной взрывоопасностью, "просит" большей устойчивости, "обезвреженности", проясненности и группированности своих философских, культурологических оснований.

Предлагаемая работа и стремится ответить на этот запрос, на эту ситуацию современности. Тема смерти представлена в ней именно в философско-культурологическом аспекте, а именно, с опорой на современные философские и культурологические стратегии. На мой взгляд, смерть как предмет исследования действительна прежде всего как феномен культуры и нашей мысли. Встреча со смертью происходит прежде всего на уровне знака, символа, или размышления.

Работа состоит из трех частей-глав: первой - культурологической, второй - философской. В третьей главе предпринимается попытка подвести итоги работы, хотя взаимодействие письма и смерти, как известно, чревато инверсией результирующего и результируемого (см. сюжет, связанный с темой "смерти автора", во второй главе), т.е. риском самому попасть под ее итог. Поэтому итоги применительно к данной теме всегда "условны", носят, скорее, характер версий, схем-гипотез, нежели безукоризненных и окончательных теорем.

Второй параграф первой главы ("Десантники небытия") написан совместно с Валерием Савчуком. Выражаю искреннюю благодарность также Алексею Малинову и Сергею Фокину за помощь в работе.

 
 

Под редакцией Андрея Травина. Четвертый год издания.

Назад На главную Далее thinbarf.GIF
bline11.GIF (141 bytes) bline51.GIF (194 bytes)

© 1997-2006 Андрей Травин.