ВО СНЕ И НАЯВУ

Федор открыл глаза: за окном синело снежное утро. Сильно мело. "Сейчас, сейчас, вот только коньяк дохлебаю!" - сказал он себе, закрывая глаза в надежде досмотреть приятный сон, но нет, не получилось: какая тут к чертям собачьим молочная ванна, когда время половина восьмого - будильник звонит, - и надо вставать, кровь из носу, но вставать, кровь... из носу, кровьизносу, кровьизносуновставать, кровьизносуновставать, кровьизносуно... вставать!!! Федор вскочил, отбросив к стенке одеяло: без десяти восемь! Вот тебе и кровь из носу! Шлепая босыми ногами по холодному паркету, он побежал в туалет. "Без шшше-шести!" - прошипела вода в унитазе. Федор наскоро почистил зубы, умылся, засунул в рот амурского толстолобика из консервной банки, оделся, прожевывая, и выбежал на улицу.

В утреннем полумраке носились белые мухи: они летели прямо в глаза, садились на губы, лезли в уши и падали за воротник... И все же Федор любил, когда идет снег: с детских лет ему виделось в кружении холодных небесных хлопьев нечто возвышенно-радостное... Вот только сейчас радоваться было особенно нечему: в его "родном" Проектно-конструкторском бюро "Шарошпроект", входящем в один из "почтовых ящиков", объявили месячник ударного труда под лозунгом "Ускорение, перестройка, дисциплина". Как ускориться, никто не знал, что означает перестройка, было все еще не вполне ясно, поэтому основной упор сделали на дисциплину, а если точнее, то на "приход-уход" ("подход-отход", как говорили в отделе), так что всякое опоздание было "чревато дыней", как выражался в минуты приступа фамильярничанья с подчиненными начальник бюро (на правах отдела) Василий Парамонович Сыроедов.

8:19. Федор вбежал в метро и, пластами стряхивая с себя на глазах тающий снег, спустился по лестнице на безлюдную платформу. "Вся Москва еще спит, один я тут, как ярый стахановец, на работу лечу! Ну ладно, зато, как белый человек, безо всякой давки поеду, и даже место никому уступать не придется", - сказал он себе в утешение, переводя взгляд со своего гонконгковского "алармклока" (8:20, точнее кремлевских, семь мелодий, 70 рэ отдал) на установленные над въездом в тоннель электронные часы, отсчитывающие интервалы движения поездов с шагом в 5 секунд: 20 ("Почти "очко"!)... 25 ("Перебор!"). "Все точно по закону всемирной подлости: поезд, гад, только что ушел, следующий не раньше чем через 2 минуты будет - суббота!" Оставалось только ждать... 1....................................60 1....................................60 1......................38

СТАНЦИЯ СОКОЛ. Федор вскочил в полупустой вагон и плюхнулся на сидение. 8:23. ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ АЭРОПОРТ. "Короче!" - хотелось закричать Федору. ПОЕЗД СЛЕДУЕТ ДО СТАНЦИИ КРАСНОГВАРДЕЙСКАЯ. ("Еще короче!") В вагоне ехали почти одни студенты, которых легко можно было отличить по учебникам и тетрадям с конспектами в руках. "Знакомое дело - зачетная сессия", - мысленно улыбнулся Федор.

8:24. Федор стал от нечего делать прислушиваться к разговору двух сидящих напротив парней с одним учебником по акушерству на двоих: они умудрялись одновременно и болтать, и читать. "А я когда дежурил в ночь в реанимичке, - начал рассказывать один из них, опрятно одетый малый с детским еще лицом, - привозят к нам самоубийцу: одна соска таблеток нажралась от несчастной любви, в общем, сильная медикаментозная интоксикация. Так вот, лежит она на столе в одной ночнушке..." - "Начало интригующее", - подумал Федор, но тут его внимание привлекла сидящая неподалеку от медиков девушка в кроличьей шубке, типичная студенточка первого курса: милашка, привлекательная свой свежестью и неопытностью. "Где-то я ее уже видел... Кажется, тоже в метро", - начал Федор мучительно вспоминать и вспомнил: пещера с разными тварями, поезд, в поезде - обнаженная девушка...

СТАНЦИЯ АЭРОПОРТ. 8:26. "Надо мне срочно какую-нибудь бабешку поиметь, а то снится чушь всякая!". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ДИНАМО. Он присмотрелся к оживившейся под его взглядом студенточке: "Нет, совсем не похожа!" - "...и тут она встает и говорит: "Ну и сволочь вы, доктор!" - закончил свой рассказ медик. Его приятель захохотал веселым смехом, но от учебника не оторвался. 8:27. "Спецификацию на шарошки дооформить нужно, - неприятно вспомнилось Федору. Опять Базилио Парамоныч будет в грозное начальство играть, наверняка припугнет, что "тринадцатой" лишит, если в годовой график не впишемся... Плюнуть бы на все с высокой горы и сбежать со своего "ящика" на север, на какую-нибудь "ударную стройку пятилетки"! Осточертели уже эти шарошки, лучше уж лопатой махать или тачку возить, да и "коэффициент" за отмороженные яйца - это не надбавка за секретность, а то буду тут до гроба молодым специалистом на сто сорок в месяц..."

8:29. СТАНЦИЯ ДИНАМО. "В Сибирь или на север я, конечно, не поеду, - спустился Федор с небес на землю, - для этого у меня кишка тонка, а вот премии меня лишить - это начальству как два пальца обоссать, так что шарошки, шарошки и еще раз шарошки!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ. 8:30. "Однако же суббота сегодня, хоть и черная, мать ее! Может, вечерком к Горячину съездить, в преф перекинуться, вот только третьего найти, а то в "гусарика" неинтересно... Ах, дьявол, Горячин-то в больнице, надо будет с работы его супружнице звякнуть, адрес разузнать, глядишь, Сонечку сагитирую вместе съездить..."

СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ. 8:32. "Быстро доехали... Размеры малой шарошки перепроверить нужно..." ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ. "Улететь бы куда-нибудь ко всем чертям, как во сне, чтоб ни давки в метро и очередях, ни начальства, ни работы! Скорее бы отпуск: горы, пальмы, море, ночные купания с девочками... Сочи, одним словом!"

СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ. 8:35. "Опять опоздаю, на проходной гопники из "комсомольского прожектора" пропуск отберут, а потом заставят объясниловку писать. И опоздаешь-то на минуту, а объяснительную полчаса сочинять будешь. Надоело все!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ. Горьковская... Пешковская... е2-е4... белые начинают и выигрывают... Может, вечером в шахматы с Горячиным... тьфу-ты, да в больнице же он!" 8:36. "Успею или..." СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ. "А если Сонечка к Горячину со мной поедет, на обратном пути можно ее будет в кафешку затащить, в "Космос", например, хотя там сейчас в честь Указа о борьбе с пьянством и шампанского не подают... В ресторане бы погудеть, но "...где деньги, Зин?", а еще долгов куча с прошлого отпуска".

СТАНЦИЯ ПЛОЩАДЬ СВЕРДЛОВА. ПЕРЕХОД НА КИРОВСКО-ФРУНЗЕНСКУЮ ЛИНИЮ. "Станция Марксистская. Переход на троцкистско-зиновьевскую линию" - передразнил Федор (про себя и шепотом), выходя из вагона. 8:38. "Придется пробежаться по переходу". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАК... - послышалось вдогонку.

8:42. СТАНЦИЯ ПРОСПЕКТ МАРКСА. - объявил подошедший поезд. "Зарудный говорит, что Маркса Мордухаем звали... врет, наверное. Хотя, чем черт не шутит, может, еще окажется, что и правда." ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "Может, на "Дьяволов в саду" вечером сходить? Одному как-то не в кайф, подснять, что ли, бабцу какую-нибудь... Посмотреть даже вокруг не на кого: всех симпотных хахали на машинах по институтам развозят". - "А ты купи себе машину-то!" - проснулось второе "я". - "Да пошел ты!"

8:45. СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "Интересно, увижу ли я Маринку еще когда-нибудь?" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. 8:46. "У Маринки медовый месяц в Харькове: Марына, пидэм мэд йисты! Сказала на прощание, что я инфантил. Конечно, инфантил: сколько ни вкалывай, ничего не заработаешь, вот и приходится надеяться на доброго дядю, на чудо и еще черт знает на что".

СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. "А кто у нас не инфантил? (8:48). Пенсионеры - и те инфантилы: все ждут, когда им государство пенсию прибавит". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. 8:49. "До работы мне 8 минут бежать, значит, две остановки за 3 минуты проехать нужно... И как раньше на лошадях ездили?! Хотя, лошадь подогнать можно - плеткой огреть или шпору в бок всадить (больно!), - а тут тебя везут и не спрашивают, торопишься ты или нет... А то еще поезд посреди тоннеля встанет, и хоть ты усрись! А потом в журнале "Юность" обеспеченные дяди - писатели сетуют на то, что, вот, молодежь инфантильная... Так от нас и не зависит ничего!" 8:50.

СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. "Хоть бы в командировку на полигон отправили шарошки испытывать - все какое-то разнообразие!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ФРУНЗЕНСКАЯ. 8:51. "За одну минуту вряд ли до "Фрунзенской доедем, значит, можно не торопидзе. 8:51.14. Хоть один раз спокойным шагом от метро до проходной дойду. 8:51.17. Представляю, как вытянутся лица у костоломов из "прожектора", когда они увидят, что я неторопливо так иду, будто по бульвару. 8:51.22. А пропуск я им сам отдам, без сопротивления. 8:51.25. Они тогда решат, что я женился на директорской дочке, и пропуск брать откажутся. 8:51.29. Вот укатайка будет! 8:51.31. Нет, у меня, пожалуй не получится, вот у Горячина точно бы получилось, только прожекторские церберы знают, что он уже женат: мадам Горячина на него тележку накатала в комитет комсомола, что он с Надькой-нормировщицей в заводском бомбоубежище "адюльтером занимался". 8:51.42. Это его Сыткина заложила, ведьма та еще. 8:51.45. И чего я, как идиот, на часы все смотрю, решил ведь не торопиться!"

СТАНЦИЯ Ф-Ф-Ф... (Федор пулей вылетел из вагона) ...РУНЗЕНСКАЯ. "8:52.19. Есть шанс!"

9:00.09. Федор влетел в здание проходной: "прожектора" в честь субботы не было, а на вахте стоял старый спартаковский фанат дядя Миша. "Спартак" - чемпион!" - приветствовал его Федор, толкая бедром вертушку турникета. - "От Москвы до Гималаев лучше всех стоит Дасаев!" - откликнулся дядя Миша вслед убегающему Федору. Приближаясь к дверям комнаты своей производственной группы, Федор услышал знакомый гул: отодвигались и придвигались стулья, выдвигались и задвигались ящики столов, шуршали бумаги и шелестели бумажки, - производственная какафония настраивающегося на работу коллектива. "Доброго всем утра!" - прокричал Федор с порога, приветствуя сослуживцев: старшего группы Якова Ивановича Малишина (старик-Яков), Марию Игоревну Сыткину (Ссыткина), Леонида Зарудного (Линкор "Занудный"), практикантку из техникума Соню Травмилову (Сонечка-Мармеладка) и Горячина (без прозвища, потому что он сам всем прозвища давал).

- При Сталине за опоздания срок давали, - сказал вместо приветствия Малишин.

- Тогда культ личности был, - привычно парировал Федор, - а теперь демократия, Яков Иваныч!

- Социалистическая демократия, - поправил его старик-Яков, морщась так, будто Федор на его глазах ел лимон, - поэтому никому не позволено систематически...

- Сиськи-масиськи, - сказал Горячий отрешенно, как будто думал о чем-то своем и у него нечаянно произнеслось вслух.

Малишин поперхнулся словом "пренебрегать" и стих, надувшись. Он малость шепелявил из-за зубных протезов и всегда умолкал, "страшно" обижаясь, когда его передразнивали, и этим активно пользовались и домашние, и товарищи по работе.

- Привет, - кивнул Горячину Федор. - Тебе так быстро кишку подравняли?

- Сбежал я из больницы, - невозмутимо ответил Горячин. - Общественные интересы для меня всегда выше личных, вот и пришел своей грудью брешь в плане закрывать. Сонечка, вы мне поможете своей грудью брешь закрыть? - (Сонечка молча покраснела). - Но если будет звонить моя "ссуженная", то я в данный момент лежу на казенной койке: не надо травмировать любящую женщину!

- Скромный герой трудового фронта, - вздохнула Сыткина.

"Что-то тут не то, - смекнул Федор, замечая, как Сонечка бросает на Горячина осуждающе-восхищенный взгляд. - Что бы это значило?"

- Есть два рыбных праздничных заказа! - влетела в комнату член профкома Головакина. - Кто будет брать?

- Один, пожалуй, я возьму, - опередил всех неожиданно очнувшийся Яков Иванович.

- И я!! - в один голос заявили Сыткина и Зарудный.

- Постойте, товарищи, вы же еще даже не спросили, что в заказе, - осадила их Головакина.

- Что?? - опять в один голос.

- Кета, осетрина, горбуша, палтус, вобла, крабы, севрюга, икра... - заученно зачастила Головакина.

- Красная или черная? - перебила ее Сыткина.

- ...красная и черная, - кивнула Головакина, - раки, устрицы, все! - выдохнула она.

- И все в одном заказе? - спросил пораженный Федор.

- Все в одном заказе, - подтвердила Головакина как ни в чем ни бывало.

"Очевидное-невероятное!" - подумал Федор.

- Деньги сразу сдавать? - полез в карман пиджака Зарудный.

- Подождите, подождите, - взвилась Сыткина, - какие деньги?! Вы же на ноябрьские уже брали!!!

- У меня годовщина свадьбы на носу, - выдвинул аргумент Зарудный.

- Так вы же на развод подали! - всплеснула руками Мария Игоревна.

- Одно другому не мешает, - набычился Зарудный.

- Как это, как это не мешает, - подскочила Сыткина, оглядываясь по сторонам, словно призывая всех присутствующих в свидетели. - Как это не мешает!?

- Товарищи, что за склока, немедленно говорите, кто из вас двоих берет! - закричала Головакина.

- А давайте Софье Альфредовне отдадим, чтобы никому обидно не было, - встрял развеселившийся Горячий. - Она у нас худенькая, ей мясом обрастать надо...

- Ты, остряк! - набросился на него Зарудный. - Какое мясо, заказ-то рыбный!

- О чем вы говорите, Володя! - взмолилась Сыткина. - Соня у нас временно работает, ей не полагается. Да она и молодая, в очередях постоять может, не то что я, старая кляча...

- Не в коня корм! - радостно вставил Зарудный.

- Товарищи, родные, ведь нельзя же из-за таких пустяков! - разволновалась Головакина. - Леня, уступите женщине, а я вам свой личный заказ отдам и даже денег не возьму!

- Вот! - сказал Зарудный Сыткиной. - Вот это забота о человеке! Вот это я понимаю! Спасибо, товарищ Головакина.

"Что-то тут не так", - подумал изумленный Федор. Довольная своим поступком, Головакина одернула шелковую блузку, натянув ее на груди, и гордо удалилась. Озадаченный Федор с трудом переключился на свои шарошки и начал рассчитывать на прочность несущую конструкцию, но тут его позвала Сонечка:

- Федя...

- Да?

- У меня на столе случайно оказалась твоя бумага, возьми ее, пожалуйста.

- Ага, - поднялся Федор из-за стола.

Сыткина кашлянула. Горячий принялся изучать разводы побелки на потолке, а Зарудный засопел. Федор споткнулся, Сонечка покраснела. Раздался храп мирно дремавшего Якова Иваныча. Горячий принялся чмокать губами, глядя при этом не на старика-Якова, а на зардевшуюся Сонечку.

- Ты чо? - уставился на него Зарудный с улыбкой.

- Говорят, от храпа помогает.

Федор тем временем вернулся на свое место и развернул сложенный пополам лист бумаги. Это была записка: "Федя! Я очень ценю тебя как товарища по работе (несколько слов старательно зачеркнуто), но давай останемся друзьями. Ведь могут дружить между собой (густо зачеркнуто, но на свет можно разобрать: "мальчик с девочкой") мужчина и женщина. Как ты считаешь? С.Т."

"Детский сад! - Федор скосил взгляд на Горячина, а потом на Зарудного. - Без этих старых онанистов здесь точно не обошлось!" Он стал дожидаться обеденного перерыва, чтобы поговорить с Горячиным (от Зарудного все равно ничего не добьешься).

Наконец, долгожданное время "Ч" - 12:30 - наступило. Горячий потянулся и вышел, Федор - за ним.

- Володь, постой!

- Я - на обед. Ты идешь?

- Куда?

- В столовку.

- Нет, не иду. Да стой ты!

- Слушаю тебя внематочно, - остановился Горячий.

- Всего на два слова. Насчет Сонечки...

- О, уже два!

- Да я серьезно!

- Влюбилась в тебя, а ты не знаешь, что делать?

- Кончай хохмить, я-то знаю, что это твоя работа!

- Ты на что, старик, намекаешь?

- Сам знаешь!

- Ладно, так и быть, покаюсь, не то еще в чем заподозришь...

- Ну и?..

- Просто вчера я подложил в сумочку нашей Мармеладке пачку резиновых изделий по четыре копейки, проще говоря, гондонов.

- Козел ты, Горячин, она ведь на меня подумала!

- Значит, заслужил...

- А по морде не хочешь?

- Извини, Федя, я не прав, - крикнул, уходя Горячин. - Но за "козла" ты еще ответишь!

Горячин уже ушел, когда Федор вспомнил: "Так его ведь вчера на работе не было! Опять неувязка получается..." Он вернулся в комнату - там никого уже не было, кроме Малишина, поглощавшего принесенные из дома бутерброды с колбасой.

- Фофейку не фелаете? - из туго набитого рта Малишина ударил фонтан хлебных крошек, и он показал на китайский термос, из блестящего горлышка которого струился ароматный дымок.

- Отнюдь, - в такт старику-Якову ответил Федор.

- А вы что же обедать не пошли? - спросил тот в паузе между двумя бутербродами.

- Экономлю, - с усмешкой отозвался Федор, вынимая из ящика стола "Остров пингвинов" Анатоля Франса. - Духовная пища дешевле обходится.

Он открыл одолженную вчера у Сонечки книгу ("из папиной библиотеки") и начал читать вступительную статью.

"Анатоль Франс (1844-1924) - гениальный мыслитель современности, творчески развивший идеи великого Вольтера и блестяще воплотивший их в жизнь, встав у основания осуществившейся тысячелетней мечты человечества - общества всеобщего братства..."

Федор не верил своим глазам: до сих пор в таком ключе говорили только про одного человека, про того самого, который "...жил, жив и будет жить!" Он захлопнул книгу: "Что-то тут не..." На его столе, прошуршав осколками по бумагам, разбился влетевший в форточку снежок. "Опять Горячин!" - Федор стряхнул снег со спецификаций на шарошки и выглянул в окно: внизу и вправду стоял Горячин, а рядом с ним - румяная от мороза и радости Сонечка. В руках у них было по снежку.

- Ничего, я окно открою? - спросил Федор Малишина.

- Ничего-ничего, - замахал руками старик-Яков, отправляясь в туалет мыть термос.

Федор открыл окно, высунулся на колкий зимний воздух и зачерпнул ладонью с карниза горсть пушистого снега, собираясь слепить ответный снаряд, но тут Сонечка смешно запрыгала на месте, испуганно взмахивая руками в красных варежках, а Горячин, встрепенувшись, метнул в Федора снежок, и только Федор отскочил от окна, увертываясь, как мимо того самого места, где только что была его голова, просвистел крупный кусок льда. Раздался взрыв - ледяная глыба разлетелась на выскобленном асфальте на мелкие звонкие кусочки. Федор чуть ли не по пояс высунулся из окна, пытаясь заглянуть на крышу восьмиэтажного корпуса, с которой и упала глыба...

- С тебя ящик коньяка! - весело заорал Горячин.

- Бл... - начал было благодарить Федор, но осекся, потому что в глаза ему ударил ослепительный свет Белой звезды, той самой, которую он видел вчера по телевизору, когда его агитировали отправиться в Ад.

- Ты что, язык проглотил? - не унимался Горячин, наслаждаясь ролью спасителя. - Благодари и в ножки кланяйся, а потом беги свечку ставить и очередь за вином занимать!

- Ой! - пискнула Сонечка. - Ему, наверное, плохо - он что-то сблед- нул.

- Вз... что? - вскинул брови Горячий.

- Вз... да ну тебя! - разбила снежок о его плечо Сонечка.

Федор отошел от окна. Ему было не по себе: ведь если в небе вместо Солнца висит та же Белая звезда, что и в Аду, то это значит... это значит, что он на самом деле не проснулся, а уснул в молочной ванне и теперь видит сон. Все это во сне!

- Федя, ты в рубашке родился! - влетела в комнату возбужденная Сонечка.

- Ю а лаки, мэн! - появился вслед за ней Горячин. - Когда ботл за спасение поставишь?

Но Федору было не до веселья: он тяжело переживал свое открытие, хотя и не мог поверить в него до конца. Вошла Сыткина.

- Мария Игоревна, представляете, - бросилась делиться радостной новостью Сонечка. - Володя Федору жизнь спас!

- Совсем бесплатно? - съязвила Сыткина.

- Мздоимством не занимаюсь, не мой профиль, - с достоинством отразил выпад Горячин. - Хотя если борзыми щенками... - посмотрел он на Сонечку.

- Что за шум, а драки нет? - в комнату зашел, ковыряя в зубах спичкой, сыто-довольный Зарудный.

- Обсуждаем сводку ЦСУ о ходе посевной кампании, - неожиданно заявила Сонечка.

- Молодец, Софья, ату его! - искренне восхитился Горячин. - Растет смена!

- Ну-ну, - буркнул Зарудный, цыкая слюной.

Ковыляя на обе ноги, вернулся из туалета Малишин, и весь трудовой коллектив был теперь в сборе.

- Пора, товарищи, к работе приступать, - напомнил Яков Иваныч. - Федор, как у вас дела со спецификацией на шарошки?

Федор вздрогнул: "Какие могут быть шарошки на том свете?!"

- Какие шарошки?! - сказал он отчетливо вслух.

Все, кто был в комнате, оторвали головы от бумаг и ошалело на него уставились.

- Какие шарошки - мы все в Аду!!! - выпалил Федор им в лицо, будто бросаясь вниз головой в страшную черную бездну.

После этих его слов все застыли в гробовой тишине: Сонечка - с приоткрытым квадратным ртом, Горячин - с улыбкой на перекошенном лице, Сыткина - с уехавшими на лоб бровями, Зарудный - с торчащей из зубов горелой спичкой... Малишин достал из футляра очки в роговой оправе, неспеша протер стекла носовым платком, одел их и тоже застыл. Федор и сам не мог пошевелиться, поддавшись всеобщему оцепенению; ему оставалось лишь неподвижно наблюдать, как лица его сослуживцев быстро белеют, становясь белее потолочной побелки, а зрачки их приобретают самые немыслимые цвета: у Горячина глаза стали красными, как у черта; у Сонечки - желтыми, как у хищной птицы; у Малишина - голубыми, как у ангела; у Сыткиной - черными, как у ведьмы, а у Лени Зарудного - прозрачно-пустыми, как у вурдалака.

Наконец, напряжение тишины достигло своего апогея, и послышался хруст - в очках у Малишина стали лопаться линзы. Тут же, как по команде, все пятеро одновременно встали и начали молча надвигаться на Федора... "Сейчас будут на куски рвать!" - Федор схватил стул, на котором сидел, и выставил его вперед ножками, готовясь отражать нападение.

- Что здесь происходит, товарищи? - неожиданно раздался строгий голос.

Нечисть отпрянула, и Федор увидел в дверях самого Василия Парамоновича, внешность которого, однако, претерпела некоторые изменения: теперь его украшала аккуратная козлиная бородка и кисточки на заострившихся ушах. - Дело делать надо. План горит, - назидательно сказал он и удалился.

Яков Иваныч виновато крякнул, и сию же минуту все члены трудового коллектива, за исключением до сих пор не пришедшего в себя Федора, не глядя друг на друга, расселись по своим местам и принялись с удвоенным усердием шелестеть бумажками. Федор быстро оделся и вышел.

"Федя!" - услышал он, выйдя на территорию предприятия, доносившийся сверху женский голос. Он поднял голову и увидел в форточке только что оставленной им комнаты на четвертом этаже сонечкино личико. "Прости нас!" - прокричала Сонечка, выглядывая из форточки, как из дупла. - "Такую нечисть только и прощать, - подумал Федор в сердцах, а вслух крикнул Софье, чтобы та отвязалась. - Поцелуй меня в зад!"

В следующий момент Федор понял, что совершил ошибку: на его глазах Сонечка превратилась в тощего птенца птеродактиля с длинным тонким клювом, утыканным острыми зубами. Птенец спрыгнул с форточной рамы и полетел в сторону Федора, широко растянув перепончатые крылья. Федор побежал. Весь ужас его положения заключался в том, что птенец планировал совсем бесшумно, и невозможно было определить, на каком расстоянии он находится сзади в данную секунду, а оглянуться Федор не решался - боялся, что мерзкий птенец клюнет его в глаз.

Обжигая легкие морозным воздухом, Федор добежал до домика проходной, ворвался в него и плотно закрыл за собой дверь. Тут он облегченно вздохнул, сняв шапку с мокрой от пота головы, и осторожно оглянулся: птенец с приоткрытым клювом бился крыльями о стеклянную дверь.

- Кыш, гадкий утенок! - махнул рукой Федор. - А то я из тебя котлету по-киевски сделаю!

Проверив, хорошо ли закрыта дверь, он направился на выход, держа наготове пропуск.

- Разрешите взглянуть, - стоявший на проходе незнакомый вохровец ("Где же дядя-Миша-"Спартак"-чемпион?!") взял у Федора пропуск и, даже не заглянув в него, медленно положил себе в карман.

- Вы что?! - удивился Федор.

- Время знаешь сколько? - спокойно спросил вохровец.

Федор посмотрел на часы над турникетом: 14:05, а рабочий день заканчивается в шесть.

- Так сегодня ведь суббота, короткий день! - нашелся он.

- Что суббота, я и сам знаю, - зевнул вохровец, - а про короткий день ничего говорено не было. Неси разрешение от начальника, тогда и выпущу.

- Я лучше здесь... постою, - Федор в отчаянии оглянулся на дверь.

- Здесь не полагается - не стоянка!

- Та он боится, шо его отот цыпленок за жопу чикнет, - жуя яблоко, из камеры хранения для крупных вещей вышел второй вохровец.

- Нехорошо! - непонятно откуда взялся третий, на голову выше первых двух. - Все работают, а мы тут боимся.

За дверным стеклом раздался противный резкий крик - Федору показалось, что "цыпленок" смеется. Он попятился к стене, почуяв, что против него затевается что-то нехорошее.

- Птычка, птычка, птычка-невеличка... е-е! - третий вохровец резко выбросил широкую ладонь, сложенную лодочкой, к мошне Федора, а когда тот инстинктивно согнулся, схватил за кисть его левую руку и больно скрутил ее за спиной. - Налетай, ребята! - весело гаркнул он, разворачивая Федора лицом к стене.

Налетевшие "ребята" живо стянули с Федора до самых ботинок брюки вместе с трусами и с хохотом и гиканьем выпихнули его за страшную дверь. Федор упал, стреноженный собственными штанами. "Кля-кля-кля", - застучал птенец зубастым клювом над его оголенным задом. Федор закричал, испугавшись боли, и... проснулся в холодной мутно-розовой жидкости.

Он зачерпнул синей дрожащей ладонью жидкость: молоко с кровью! С трудом он встал, пошатываясь, на слабые ноги и вскрикнул от режущей боли. Как оказалось, во сне он раздавил своим весом выпавшую из руки коньячную рюмку, и теперь из его ягодиц торчало несколько крупных кривых стекол, по которым, как по желобкам, стекала кровь и капала на кафельный пол. Вывернувшись перед зеркалом, он вытащил трясущейся рукой скользкие стекла - боль тотчас ушла, и кровотечение прекратилось.

"Вот и попил дорогого коньячку", - грустно подумал Федор, но уже в следующую минуту почувствовал, как по его телу разливается живительное тепло, приятно покалывающее обескровленные конечности. Он посмотрелся в зеркало: его иссиня-меловое лицо медленно приобретало розовый оттенок, а холодный нос становился из темно-сизого светло-лиловым. По телу прошла горячей волной крупная дрожь, будто кто-то заряжал его жизненной энергией. "Больной скорее жив, чем мертв", - сказал Федор своему отражению, хлюпая оттаявшим носом. Напоследок его передернуло, и все неприятные ощущения были сброшены. Повеселев, он решил проверить свою догадку: послюнявил палец и стер со щек остатки запекшейся крови - ночных царапин и след простыл, как будто они были нарисованы! "Так и есть, регенерация!!" - вспомнил Федор научное слово.

Выпив залпом из хрустального фужера сто граммов водки "Абсолют" ("С выздоровленьицем!") и закусив апельсином из вновь наполнившейся фруктами вазы, Федор собрался было одеться, но одежды своей не нашел. "Что за шутки?!" - возмущенно подумал он. Тем не менее, на кровати он обнаружил в нераспечатанных целлофановых пакетах комплект нижнего белья, футболку с надписью "Я люблю Хелл-Сити", вареные джинсы с лейблом "999" ("Что за фирма такая?!") и кожаную куртку с десятком металлических "молний". Кроме того, возле кровати стояли черные ботинки типа армейских, с высокой шнуровкой. "Будем считать, что произошел небольшой натуральный обмен, - сказал себе Федор, облачившись в новую одежду. - Как по мне сшито!" Он посмотрел в зеркало и остался доволен своим модным видом: "Центровой", да и только! В Москве за такие шмотки три зарплаты вместе с квартальной премией барыгам выложишь!"

Уже собираясь выходить из номера "на осмотр местных достопримечательностей", Федор увидел на журнальном столике конверт, надписанный его именем. Из конверта он извлек прямоугольную пластинку с закругленными краями, на лицевой стороне которой была надпись "Хелл Банк", крошечная голограмма, изображающая золотой череп, и выдавленные номер и имя владельца, а на обратной стороне блестела магнитная полоска. "Кажется, такая штука описывалась в "Правде" в статье "Счастье в кредит?" - вспоминал Федор. - Где же я ее читал? Ах, да, всего три дня назад на стенде возле остановки, пока троллейбус ждал... И называлась там эта штука "кредитной карточкой". Хрен с ним, со счастьем, но хоть за гостиницу будет чем расплатиться!"

Федор спустился на лифте на первый этаж и вышел в холл отеля. "Да, это тебе не у Пронькиных... Умеют создать настроение, черти!" - восхищался он, оглядывая непривычный для него холл: сверкающие золотистыми вкраплениями стены со струящейся по ним прозрачно-чистой водой, обложенный камнями прудик с цветущими кувшинками, изумрудные листья которых подсвечиваются снизу серебряным светом, буйно-зеленый сад посредине прудика со сладкозвучными птицами в ветвях, густо усыпанных яркими ягодами крошечных электрических лампочек.

Выйдя на улицу, Федор оглянулся на здание отеля, ожидая увидеть чудо архитектуры из стекла и бетона... Перед ним стояла неказистая семиэтажная коробка из грязно-серого кирпича, единственным украшением которой была красная неоновая вывеска на крыше: "Содом". Федор в недоумении повертел головой по сторонам: кругом - точно такие же невзрачные каменные кубы с пробитыми в них квадратными отверстиями для прохода света и воздуха, в пыльных стеклах которых холодно сверкает отражение Белой звезды; между ними - прямая грязная улица, заставленная по краям разбитыми автомобилями и вонючими мусорными баками; возле баков облезлый пес с выпирающими наружу ребрами жадно слизывает с тротуара бледно-желтые помои. Невеселый пейзаж дополняла широкая автомагистраль (точнее, ее изнанка), возвышающаяся надо всем остальным на гудящих железных сваях, осыпающихся бурой ржавчиной.

"С высоты птичьего полета все это выглядело более привлекательно", - отметил Федор, вспомнив адскую телерекламу. Его преследовало такое чувство, будто он смотрит на тело обнаженной красавицы в микроскоп. Однако всмотревшись в бесконечную даль прямой, как струна, улицы, Федор различил в дымном мареве горизонта темные контуры исполинских свечей. "Похоже, экскурсионного автобуса не подадут, придется на своих двоих, небоскр... твою мать!" - выругался он про себя, направляясь к высотным громадинам, которые, безусловно, не могут находиться нигде иначе, как в центре города, - Федор в этом не сомневался.

Автобус все же появился, правда не экскурсионный, и только после того, как Федор отмахал с добрый километр пути. Федор проголосовал, и автобус остановился, вздохнув передними дверьми. В салоне, кроме него, было всего три человека: совсем дряхлая старушка, очевидно умершая своей смертью на девяносто каком-то году, и два пожилых корейца, один из которых что-то бойко рассказывал другому. Федор стал от нечего делать прислушиваться к звучной чужой речи, и с удивлением обнаружил, что все понимает: кореец рассказывал своему приятелю историю о том, как вчера он принял слишком большую дозу снотворного и так крепко уснул, что проспал почти сутки и проснулся с обгрызанным ухом - должно быть, крысы поработали.

"Или он врет, или я брежу", - подумал Федор, глядя на целые уши корейца. Хотя... мочка правого уха была несколько светлее мочки левого. "Регенерация! - вспомнил Федор. - Целые органы снова отрастают! Значит, я не брежу... Вот здорово, никаких инъязов кончать не нужно!" Федор несколько повеселел: теперь его по крайней мере не волновала проблема преодоления языковых барьеров в интернациональной среде.

Чем ближе они подъезжали к небоскребистому центру, тем больше наполнялся автобус, тем чаще он останавливался, тем благовиднее становился городской ланшафт: все больше зеленых бульваров и двориков перед домами, все больше красочной рекламы и набитых товарами витрин, все больше сверкающих новизной автомобилей и длинных, как крокодилы, лакированных лимузинов. Судя по всему, пора было выходить, тем более что из окна автобуса не было видно небоскребов во всю их высоту.

Федор выпрыгнул из автобуса и задрал голову... Нет, он не почувствовал себя жалким муравьем, но улица 20-метровой ширины показалась ему узкой тропинкой, проходящей через сосновый бор. Жаль только, что нельзя было охватить одним взглядом все эти черно-зеркальные махины. На противоположной стороне улицы он увидел в приземистом (12 этажей!) домике, прилепившемся наподобие жучка-паразита к 100-этажному небоскребу, обитую железом дубовую дверь под вывеской "Singles' Bar". "Гуляй, рванина, пробуждение не за горами!" - сказал себе Федор, переходя через улицу.

В полутемном узком и длинном баре, напоминавшем пенал, было немноголюдно. При помощи кредитной карточки Федор взял за стойкой джин с тоником (давно мечтал попробовать) и, отхлебывая через загнутую соломину, торчащую из потного стакана, ледяную жидкость вкуса еловых опилок ("Русская водка лучше!"), медленно обвел взором зал в поисках подходящей женщины ("Развлекусь чутка, кома все спишет"). Выбора не было: всего одна молоденькая девушка, но зато "очень даже ничего": смуглое правильное лицо, ржаные волосы (крашеные, но ладно...), минимум косметики, обтягивающая груди тонкая майка (правильная девочка, "голосистая", то бишь без лифчика), вытягивающиеся из белых шорт загорелые ноги. "Судя по всему, это американка", - подумал Федор, изучая девушку. - "Должно быть, это русский", - подумала американка, заметив у стойки бара скованного парня, пялещегося на нее исподлобья. Таким образом, мысленный контакт состоялся.

- Привет! - сказал Федор, подсаживаясь к девушке за столик.

- Хай! - ответила девушка.

- Меня зовут Федор.

- Меня - Сю. Ты откуда? - спросила девушка по-английски (надо же, как все понятно!).

- Прямым рейсом из Москвы. А ты?

- Я родом из Нью-Рошеля, под Нью-Йорком, но последний год жила на Манхэттене, мы там снимали с подругой "студио" - одну большую комнату на двоих. Ты был в Нью-Йорке?

- Нет, не приходилось, - невозмутимо ответил Федор, а про себя подумал: "Как будто это так просто - взял и поехал!", - Хелл-Сити, наверное, чем-то напоминает Нью-Йорк, - сказал он вслух, - небоскребы и все такое прочее...

- Этот Хелл-Сити - просто дерьмо! - с чувством воскликнула Сю ("Сю- занна, что ли?"). - Совсем не с кем общаться - одни старики!

"Намек понял", - улыбнулся Федор, а вслух сказал:

- Ты хорошо понимаешь по-русски.

- Так же хорошо, как по-китайски, - рассмеялась девушка. Она явно догадалась, что он лукавит, но оценила комплимент. - Здесь все говорят на своем родном языке и все друг друга понимают, как в Вавилоне до столпотворения. Очень удобно!

- А как ты сюда попала?

- Познакомилась с парнем, который был сатанистом. Я об этом только потом узнала. Однажды он пригласил меня на "черную мессу" в их секту, и я пошла с ним - не хотела, чтобы он подумал, что я боюсь. Сначала было даже интересно, но потом они вошли в раж и принесли меня в жертву своему "лорду". Если бы меня просто убили, я бы, может, попала в Рай, а так вот...

- Но ведь это несправедливо! - вскричал Федор.

Девушка хотела что-то ответить, но в этот момент к ним за столик молча подсел крупный парень с непропорционально маленькой головой. Головка у него была странная - обтянутая нежно-розовой кожицей и со светлым пушком вместо волос. Кроме того, на вид она была мягкой, и в верхней ее части наблюдалась подкожная пульсация, типа "родничка" у младенцев.

- Тебе чего, парень? - спросил Федор, заглядывая в его бирюзовые глазки.

В ответ парень неторопливо вынул из-под стола блестящий пистолет с длинным дулом, таким длинным, что пистолет напоминал игрушечный, и засунул это длинное дуло пистолета себе в рот.

- Ты что, охх... - только Федор собрался образумить его крепким матом, как раздался оглушительный взрыв: голову парня разнесло вдребезги.

Потрясенный Федор с трудом разлепил веки, залепленные теплой липкой массой, и выбежал из бара. У него было лишь одно желание, но очень сильное: смыть со своего лица тошнотворную жижу. Различив, как в тумане, перед одним из ближайших небоскребов небольшой прямоугольный резервуар фонтана с водой по колено, Федор лег в него на спину и, захлебываясь, стал судорожно соскребать ногтями с лица кровяную маску. Неожиданно кто-то крепко схватил его за волосы и выволок из фонтана.

- Вступайте в Общество спасения на водах! - услышал он над собой русский голос.

Библиотека Смерти в Интернете.